Алексей Герман: "Трудно быть богом" (2)

Недавно на "Ленфильме" состоялся премьерный показ "для своих" нового фильма Алексея Германа "Трудно быть богом". По этому поводу Дмитрий Быков разразился в журнале "Огонёк" статьёй, в которой много и путано написал и о величии режиссёра, и о судьбах Отечества, и о либерализме с фашизмом на пару, и даже дал намёки на смелые метафизические обобщения... Однако моё внимание больше привлекли моменты несколько иного содержания, кое в чём перекликающиеся с моими собственными соображениями.

Итак, во-первых, в посте о фильме "Я - легенда!" я пустился в рассуждения о той роли, которую вынуждена всегда исполняет кинокамера, как представитель зрителя во "вселенной" фильма. А вот что пишет Быков:

Сквозной прием, задающий неожиданную, ироническую и трогательную интонацию этой картине, — активное взаимодействие персонажей с камерой: после особенно грязного злодейства или вопиющей глупости арканарцы оглядываются на зрителя, виновато улыбаются или пожимают плечами. Постоянно оглядывается и Румата — словно апеллируя к тому настоящему Богу, за которого принимают его: ну что ж я могу? А что мне оставалось?

Во-вторых, Герман внёс интересную сюжетную поправку в произведение Стругацких. Как известно, братья собирались написать ещё один роман о мире Полудня, где легендарный Мак Сим проникал в сердце Островной Империи. Роман писался ради одной финальной фразы, которая должна была, по мнению Стругацких, подвести итог под всеми проектами прорыва в Утопию. Не буду дальше об этом распространяться, если у кого-то есть к этой теме интерес, то рекомендую почитать статью Ильи Кукулина "Альтернативное социальное проектирование в советском обществе 1960-1970-х годов, или Почему в современной России не прижились левые политические практики". Не смотря на страшное название, статья - со всеми её огрехами - позволяет глубже понять идейный контекст того времени, когда Стругацкие создавали свои произведения, тем более, что автор в своих построениях активно обращается к их творчеству. Но... Внимание, дальше раскрываются кое-какие сюжетные детали!

<...>Единственная относительная вольность, которую позволил себе режиссер, — это версия о том, что прогрессорам некуда возвращаться. Пока они осуществляли наблюдение и посильное улучшение нравов в Арканаре, на Земле случилась некая катастрофа, сделавшая их возвращение невозможным. И немудрено — ведь там, на Земле, коммунарский утопический мир, а крах этой утопии почти неизбежен. И вот они, земляне, навеки остаются в Арканаре, собираются в Питанских болотах, у спивающегося гения—отца Кабани. «Мой умник синтезировал спирт, ура!» Один из землян, разжимая хитроумный капкан работы Кабани, защелкнувшийся у него на ноге, цедит сквозь зубы: «Летим, смотрим — крепости, замки… Ну, думаем, Ренессанс! Прилетели — замки есть, а Возрождения нет!» Под этими землянами можно понимать наших или западных либералов, можно — интеллигентов, а можно — вообще никого не понимать; но именно после фильма Германа начинаешь задумываться о главном парадоксе романа Стругацких. Эти земные боги получили то, что получили, главным образом потому, что не то несли. Сердце Руматы переполнено не жалостью, как говорит он Будаху, а брезгливостью и в лучшем случае снисходительностью. Кто с прогрессом к нам придет — от прогресса и погибнет. «Базовая теория», как деликатно называется в книге марксистская теория формаций, неверна уже потому, что фашизм был всегда, что он возможен и в Средневековье, что Черный Орден — вечный и неистребимый спутник человечества. Но не Румате, не коммунару и не прогрессору бороться с Орденом. Получается, что у Бога на Земле только один выбор — сознательно принести себя в жертву; это тот самый сюжет «самоубийства Бога», который Борхес называл одним из основополагающих. Только так, только этой жертвой и можно посеять в людях хоть какие-то семена милосердия, сомнения и жалости. Но чтобы до этого додуматься — надо быть не Руматой. Или, по крайней мере, стать тем Руматой, которого мы увидим в последнем эпизоде, на заснеженном поле около избы Кабани, убитого в пьяной драке. Этот Румата, обритый наголо, пытается сорвать с раба колодки, а тот не дается, ему так удобнее; и тогда Румата ложится на телегу и начинает наигрывать на местной арканарской дудке саксофонную тему нечеловеческой красоты. Ею все и закончится.

Источник: "Надежда для Арканара"