Чтение: Борис Вишневский "Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда"

В Сеть "утекла" книга Бориса Вишневского "Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда", представляющую из себя компиляцию уже ранее публиковавшихся в различных источниках материалов как о самих АБС, так и об их творчестве. Впрочем, автора нельзя обвинять в слепой погоне за конъюнктурой, простом желании заработать на известном имени, поскольку всякий интерес подразумевает необходимость рано или поздно подвести некоторые итоги, собрать воедино накопленные факты и домыслы, чтобы, неспешно осмыслив их, можно было яснее представить общий контекст и закономерности существования интересующего объекта или явления. В данной книге особо стоит отметить подборку "сольных" интервью Бориса Стругацкого, зачастую посвящённых, к сожалению, не столько литературе, сколько радению за дело демократизации "посттоталитарного общества". И если чтение о том, что "Демократия без границ нежизнеспособна, как человек без кожи" (заглавие одного из интервью) представляет из себя несколько сомнительное удовольствие, являя собой скорее образчик "археологии либеральных воззрений", чем острого и беспристрастного взгляда на актуальные общественные проблемы, то из рассуждений о художественном творчестве, наоборот, можно вынести ряд любопытных соображений. В качестве примера приведу выдержку, в которой затрагиваются некоторые особенности психологии восприятия художественного текста, тем более, что среди прочего в ней характеризуется творчество Виктора Пелевина:

– Борис Натанович, нет ли у Вас ощущения, что та фантастика, на которой росли поколения «семидесятников» и «восьмидесятников» (в том числе написанная Вами с братом), и фантастика, которая сегодня в подавляющем большинстве присутствует на рынке, – вообще говоря, два совершенно разных вида литературы?

[...]Так, например, выяснилось, что многие и многие – в основном подростки – «хотят» так называемую литературу «огня и меча», где действие разворачивается, как правило, в сказочных странах и благородные рыцари сражаются с драконами или злыми гоблинами. Эта литература, носящая название «фэнтези», пользуется огромной популярностью. Не знаю, заслуженной ли, но, несомненно, огромной…

– Признаюсь, что и сам ее с удовольствием читаю – давно уже, к сожалению, не будучи в подростковом возрасте…

– Я очень рад, что она вам нравится, хотя мне такая литература вовсе не по душе и я даже не уверен, что это вообще литература.

– Почему?

– Уж так я воспитан, и мне, наверное, поздно переучиваться. Я почти совсем не воспринимаю литературу о несуществующих и иллюзорных мирах. Все то, что антиреалистично, все то, что парареалистично, то есть существует как бы рядом с реальностью, – мне попросту неинтересно. Я не люблю читать подробные описания чужих сновидений и романов, все события которых оказываются – вдруг – сном. Я не люблю читать книги, где изображение бреда сумасшедшего человека оказывается основным содержанием. Мне не нравится такая литература, я привык думать, что литература есть всегда – достоверное изображение реального мира, обитаемого реальными людьми. Не тенями, не грезами, не галлюцинациями – реально существующими людьми, созданными воображением автора в соответствии с законами реального мира. Короче, я предпочитаю книги, внутренней основой которых является сугубая достоверность происходящего.

– Но разве не практически каждый фантаст (и вы с Аркадием Натановичем в том числе) рисует для своих героев вымышленный мир?

– Есть некое существенное различие между понятиями ВЫМЫШЛЕННЫЙ мир и мир ИЛЛЮЗОРНЫЙ. Мир Толстого – вымышленный мир. И мир Достоевского. И мир Кафки. Они созданы воображением и только в воображении существуют. Но никому и в голову не придет назвать эти миры иллюзорными. Вот два примера: мир Станислава Лема в романе «Возвращение со звезд» и мир замечательно талантливого Виктора Пелевина в романе «Чапаев и Пустота». Оба мира созданы мощным воображением. Оба мира придуманы, СКОНСТРУИРОВАНЫ и в этом смысле фантастичны. Но я воспринимаю их принципиально по разному. Это принципиально РАЗНЫЕ миры. Различие между ними гораздо больше, чем между миром «Анны Карениной» и миром «Превращения». «Война и мир» и «Возвращение со звезд», при всем очевидном несходстве между ними, тем не менее объединены чем то чрезвычайно существенным, чего нет в «Чапаеве…» Мир Толстого и мир Лема – доступны сопереживанию. Читательское воображение переселяется в них и там живет реальной жизнью – читатель любит, ненавидит, страшится, радуется вместе с героями, за героев, по поводу героев – сопереживает им, как реальным существам. Герои Пелевина живут НИГДЕ, и каждый из них – НИКТО, перемещающийся НИКУДА и НИЗАЧЕМ. Невозможно сопереживать галлюцинации, видению, герою чужого сна. А раз нет сопереживания – значит, нет и литературы. Не могу сказать, что я пришел к этому пониманию в глубоком детстве. Но начиная с какого то момента эта установка сделалась принципом восприятия литературы, а значит, и работы. Братья Стругацкие даже в самых ранних и самых слабых своих вещах описывали миры, может быть, и не существующие – сегодня, здесь и сейчас, – но СПОСОБНЫЕ существовать, способные принять в себя читателя, сделать его соучастником происходящего, сочувствующим и сопереживающим. Мы всегда полагали, что любой хорошо придуманный и продуманный мир обладает свойством виртуальности: он, может быть, и не существует в реальности, но буде найдется на него свой Демиург, механизм затикает и мир реализуется. Впрочем, все это теория. А практически я приемлю только те литературные миры, которые способны к сцеплению с реальностью, в которой я живу.